http://echo.msk.ru/programs/time/540372-echo/
To listen/download audio: CLICK HERE
МАЙЯ ПЕШКОВА: «Как становятся переводчиком», - вспоминает Елена Костюкович. «Чьими словами заговорили по-русски два десятилетия назад персонаж Умберто Эко [итал. Umberto Eco, 1932 янв 05] в романе «Имя розы» [Il nome della rosa, 1980] у [Майи] Пешковой в «Непрошедшем времени» утром в восемь-тридцать пять.
М. ПЕШКОВА: Мы говорим «Костюкович», подразумеваем «Умберто Эко», мы говорим «Эко», подразумеваем «Костюкович». Оставим любопытным решать, кому принадлежит это изречение. Переводчик, культуролог, эссеист – Елена Костюкович приехала в Москву на прошедшую недавно книжную ярмарку по случаю презентации последней из вышедших книг Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны» [La misteriosa fiamma della regina Loana (2004)] .
Ещё поводом для приезда стало 20-летие публикации по-русски книги «Имя розы» [Il nome della rosa (1980)] и юбилей Елены Александровны [итал. Elena Kostioukovitch; род. 1958, Киев].
Как становятся переводчиками? - любопытствую у Елены Костюкович.
ЕЛЕНА КОСТЮКОВИЧ: Я училась на итальяниста. Дело это комплексное. Итальянистом быть это означает и страну представлять себе, и её еду, и её искусство, и её географию – Италия – сложная страна, в ней каждая часть имеет собственное лицо. И всё это рассказывала нам в университете Галина Даниловна Муравьёва, лучший учитель, которого можно вообразить.
А что касается учёбы на переводчика, я вообще не представляю, возможно ли такое, хотя знаю, что многие проходят через подобное обучение, и что мой друг и учитель и главный знаток итальянской поэзии из всех, кого я знаю, русских – Евгений Михайлович Солонович [род. 1933] – он преподаёт именно искусство перевода. Предполагаю, что это было бы очень интересно. Но мне не выпала подобная возможность. И я училась на итальяниста.
Это привело к тому, что в один прекрасный момент мне просто случайно захотелось начать писать, или, вернее, переводить, так как мне казалось, что все книги хорошие уже написаны, но не все они переведены на такие языки, на которых и другие хотели бы их прочесть, но не имеют возможности.
Поэтому, из итальянских писателей, Умберто Эко мне показался вполне подходящим. Семиотик, человек глубокой культуры, как профессор и знаток средних веков. Я про «Имя розы» совершенно ничего не знала. Более того, я начинала переводить какие-то статьи Умберто Эко из журнала «Эспрессо» - какие-то мелочи – которые потом, кстати, потом вышли на русском языке в очень интересном сборнике в издательстве «Симпозиум», совсем недавно. Это сборник «Картонки Минервы».
Но сейчас мы с Вами говорим о книге «Таинственное пламя царицы Лоаны» - роман, который вышел в издательстве «Симпозиум». В жизни любой культуры, любой страны, когда в него приходит такое удивительное произведение, состоящее отчасти из текста, отчасти из иллюстраций, отчасти из записей эстрадной музыки – на бумаге, естественно, словами – об этом событии мы сейчас с Вами разговариваем.
Вы спросили меня, каким образом я начала заниматься Эко. В то время [он] как раз выпустил свой первый роман «Имя розы». Он попал ко мне совершенно случайно. Попробовала я его переводить исключительно из любопытства – получится или не получится. Это была первая переводческая работа.
М. ПЕШКОВА: Как она шла? Вы не только переводчик, Вы – интерпретатор. И после того, как читаешь книги, переведённые Вами, хочется ещё и ещё раз нырнуть, открыть Историю Италии, открыть [Павла Павловича] Муратова [19 февраля (3 марта) 1881, Бобров, Воронежская губерния — 5 октября 1950, Уайтчёрч-хаус, Уотерфорд, Ирландия], путешествовать не только по «Полиглоту» - по Италии, но и взять Вашу книгу – Ваша «Книга о еде», которая для многих – это путеводитель – отнюдь не по гастрономической Италии, по путеводитель по стране, по её культуре.
Как тогда, в 1988-м году?.... Это ведь было первое место Вашей работы – Библиотека иностранной литературы, и это совпало с переводом «Имени розы»?
Е. КОСТЮКОВИЧ: В Библиотеке иностранной литературы я оказалась в 1980-м году. Это было первое место работы, а «Имя розы» лежало там в «Спецхране». Точно так, как таинственная книга в романе Умберто Эко в центре вымышленной библиотеки, которая называется «Предел Африки». Книгу эту я из «Предела Африки» вынесла и начала её переводить.
Вы спрашиваете, что мне потребовалось для этого узнать, какие путешествия вымышленные или реальные в книгах или жизни совершить, отвечаю: настоящее путешествие в Италию в тот момент мне в тот момент совершить ни малейшей возможности, как Вы помните. Ну что такое были те времена… И в начале 1980-х годов поехать туда было не представимо для студентки и для молодого специалиста, несмотря на то молодой специалист был итальянистом и изучал именно эту страну. Я её только могла вообразить.
Кто бы мог подумать, что я потом в ней окажусь жителем, что мои дети станут итальянцами, что я буду преподавать в итальянском университете, работать в итальянском издательстве, и что я напишу книгу, которая называется «Еда. Итальянское счастье» [М. : ЭКСМО, 2006] – уже изнутри той культуры, того быта и материальной обстановки, в которой я нахожусь?... Это было тогда непредставимо.
Поэтому Италию я могла только воображать по энциклопедиям, по вот этому «Брокгаузу-Ефрону», который Вы видите здесь, старый…. Истрёпанный стоит, но, всё-таки, в печку во время войны он не был отправлен, его сохранили – семейная реликвия, так сказать. Потому что книги жгли тогда, но у нас в семье – нет, старались, всё-таки без этого обходиться. Наверное, мёрзли…
И я читала старые энциклопедии, потому что нужно было стилизовать язык. Я читала книги, переведённые в 19-м веке с итальянского языка. Это давало возможность видеть, каким образом они воспринимали реалии Италии, да? – и выражали их на русском языке архаично. Я читала, естественно, всю ту литературу, которую упоминает Умберто Эко, как могла… Потому что у него такое количество сложнейших философских сочинений упоминалось, что мне в том возрасте не всё это было по зубам.
Но я честно грызла этот гранит. Поэтому я работала долго. Книга вышла в 1980-м году в Италии, в 1981-м попала ко мне у руки. Я написала о ней статью. Эта статья была напечатана в ма-а-аленьком журнальчике «Современная художественная литература за рубежом» - это было абсолютно очаровательное место, где мы ввосьмером пересказывали своими словами произведения мировой литературы - новые, только что вышедшие – которым не было суждено НИКОГДА, как мы думали, быть изданными в России. Это было какое-то занятие у-ди-ви-тель-но «борхесианское» - рассказ о книгах, которые вы никогда не прочтёте.
Среди них, я сочла, что будет правильное место для книги «Имя розы», что никогда она не будет напечатана, хотя я её и переводила, и написала о ней ту самую статью, которая потом для меня имела удивительный успех – она была издана не семи языках в разных странах – статья, вот этот анализ «Имени розы».
Е. КОСТЮКОВИЧ: Тем временем я потихонечку ковырялась в своём переводе, до 1988-го года. Так что, видите – эти восемь лет работы дали возможность мне, в частности, созреть как тому, о чём Вы сейчас меня спросили «Что такое переводчик?» - это человек, который сам себя лепит из того, что он переводит.
М. ПЕШКОВА: И в Вашей редакции, где Вы писали небольшой отчёт о «книгах, которые никто не увидит», работали удивительные люди. Вот мне бы хотелось спросить об одном из них, который был руководителем этой редакции.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Владимир Сергеевич Муравьёв [12 августа 1939, Смоленск — 10 июня 2001, Москва] переводчиком был гениальным. У него получалось то, что не выходило ни у кого. Английские тексты в его работах, в его переводах сохраняли свой английский привкус. Но он был удивительно жесток даже, жёсток, в отношении к русскому языку.
Мы должны были редактировать наши собственные корявые и, в общем-то, не очень притязательные тексты. Казалось бы, ну что тут такого?... Это не Данте Алигьери… Он требовал настолько оттачивать каждую фразу в этих рецензиях, что в результате у меня стилистическая школа, подготовка, думаю, вся была пройдена вот тогда – под руководством Владимира Сергеевича Муравьёва.
Он умер очень… - ну, не очень, молодым, наверно, человеком, который не успел реализоваться. Владимир Сергеевич – переводчик замечательный, и он успел сделать свои великолепные книги. Тем не менее он умер досадно молодым, и мы его оплакивали. Я – уже заграницей – я уже тогда жила в Италии. Но узнала об этой смерти, как и смерти Андрея Яковлевича Сергеева [3 июня 1933, Москва — 27 ноября 1998, там же] - другого замечательного переводчика – тоже с английского языка – тоже у которого я не то чтобы училась, но приходила и спрашивала «Ну, как, сойдёт?» - а он, допустим, мне говорил «Ну, ладно, ничего…» - вот это была бы высшая похвала. И тоже трагическая смерть – у одного от болезни, у другого, Андрея Яковлевича Сергеева, оттого, что ночью, когда он переходил на пешеходном переходе широкую московскую улицу, на него налетел «новорусский» джип – никогда не узнали даже, кто это был…
М. ПЕШКОВА: Педагог по журналу говорил, что «никогда нельзя употреблять одно слово.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Это слово «начать». Владимир Сергеевич Муравьёв вычёркивал слово «начать» откуда угодно. «Он начал говорить» - нельзя. Нужно сказать «Он заговорил» . Я потом злобно и упорно это слово в некоторых контекстах употребляю, но всякий раз знаю, что я делаю это уж сознательно и наперекор тому жёсткому и немножко схоластическому принципу, который вбивал в наши головы Муравьёв.
Ещё он у меня однажды вычеркнул слово «завшиветь» и заменил его на «обовшиветь». Он видел в этом очень тонкую разницу – у меня был какой-то солдат, который в окопах «завшивел» - я считала, что это я очень хорошо описала его несчастное состояние, этого бедного немоющегося много месяцев солдата - был беспощадно вычеркнут и написано «обовшивел» и написано «Стыдно, Ляля!». И я тоже, уже тогда, почувствовала, что префикс это не шутка – могут за него и написать «Стыдно» на полях, поэтому нужно всегда проверять какое у тебя начало слова.
Мы были популярны.
Совсем недавно критик Дмитрий Бовильский, критик, известный в Москве, в России, написал мне, что он, неживший в Москве в подростковом своём возрасте, в ранней молодости, всё узнавал из этого журнала, за-чи-ты-ва-е-мо-го до дыр, который он находил в какой-то библиотеке – ему в провинции было не так легко отыскать сведения о современной литературе западной или восточной - ну, в любом случае, зарубежной – он узнавал оттуда.
Я думаю, сколько других замечательных специалистов, профессионалов литературы, могли сформироваться, и наверное от них я просто не услышала б, а от Бовильского я это узнала.
В такой ситуации бежкнижья, информационного голода – Интернета тогда не существовало – это сейчас всё на свете доступно и всё недоступно одинаково, потому что в мире столько информации, что нужны проводники. Проводники по этой информации. Вот мы с Вами сейчас по дороге говорили о том, что такое изобилие информации требует появления профессиональных фигур – «сталкеров».
И вот я занимаюсь литературным макетированием, то есть, просто-напросто я рассказываю издателям о том, какая литература где существует и что можно построить – какую книгу, программу, серию, какую идею можно воплотить в жизнь в какой-то стране. Я работаю на международной площадке. То есть русскую литературу я предлагаю издателям во всём мире. Например, [Людмилу] Улицкую [род. 23. 02.1943, г. Давлеканово, Башкирия] я агентирую – я её литературный представитель везде.
Каких-то итальянских, испанских писателей мы предлагаем России. То есть, у нас получается достаточно разнонаправленное движение идей и мыслей. В нашем агентстве работает несколько человек. Я вот от их имени иногда рассказываю те вещи, которые сама не читала, которые они мне [поручили].
Так вот, это всё означает, что нужен проводник. С моей точки зрения, море информации, что я им стараюсь быть, мои сотрудники – сотрудники моего агентства стараются тоже ими быть – проводниками. И сейчас – Интернет проблему создаёт.
А в те времена – никакой информации не было. И мы были одновременно и проводником и источником информации. То есть, только то, что мы писали, и можно было узнать. Это была большая ответственность, на самом деле. Сотрудники этого журнала приходили, вот, на моё пятидесятилетие – мы встречались с друзьями - это была Светлана Солодовник, Вера Васильева, Николай Пальцев – наши соседи, которые драматургией занимались. Вчера я видела Михаила Рудницкого, моего коллегу, тоже – замечательного германиста.
Мы продолжаем работать. Правда, мы уже не должны рассказывать о чём-то запрещённом, потому что всё позволено, в Интернете есть всё. Но совсем не всё доходит. Ведь слишком много информации.
М. ПЕШКОВА: Два десятилетия назад в России вышел роман Умберто Эко «Имя розы». Вспоминает переводчик Елена Костюкович.
РЕКЛАМА: СЛУШАЙТЕ ПРОГРАММУ «НЕПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ» НА НАШЕМ САЙТЕ http://www.echo.msk.ru
М. ПЕШКОВА: Я видела среди гостей этого вечера молодую леди, имя которой Юлия Добровольская. [неразборчиво] она каким-либо образом с Юлией Абрамовной, итальянистом, тоже живущим в Милане, почтенной дамой, которая была участницей войны в Испании?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Моя сотрудница и человек огромного дарования. Я считаю, что из Юлии Добровольской «джуниор» [младшей] выйдет литературный агент мирового класса. Я буду ждать с нетерпением, когда это состоится – когда я смогу передать ей лиру и отправиться писать свои книжки.
Вы упомянули и Юлию Абрамовну Добровольскую «сениор» [старшую], так сказать… Но и другую Юлию Добровольскую. Юлия Добровольская, о которой Вы рассказывали слушателям «Это Москвы» это и итальянист, и переводчик, составитель словарей – дама удивительно несгибаемой молодости, железного характера. Она в своё время прошла войну в Испании. Она работала в самых невероятных ситуациях переводчиком. В Истории Второй мировой войны она сыграла свою определённую роль. Короче говоря, эта дама историческая. Я знаю, что Вы с ней разговаривали и думаю, что Вы узнали от неё много интересного. А ещё многие интересные подробности можно узнать из её «Мемуаров» - они опубликованы на русском языке.
Что же касается моей приятельницы Юлии Добровольской, это просто совпадении имени и фамилии. Юля – человек молодой. Она в своём пространстве от 30 до 40 и даже ближе к тридцати. Она живёт в Испании, и она, кстати – я забыла Вам сказать – уверена, что сказала бы, так Вы бы обязательно задали сейчас мне этот вопрос – она переводчик на испанский язык крупных русских писателей, таких, например, как [Владимир] Сорокин. Она переводчик «Дня опричника», представьте себе. И её перевод даже был замечен очень – ну, не знаю, награждён ли уже, но выдвинут на крупную испанскую премию и отмечен во многих-многих газетах как интереснейшая переводческая работа. Причём, что интересно, она переводит НА испанский, а вовсе не С, как я – с итальянского.
Юля работает агентом. Она привела, притащила в моё агентство мировые права на [Илью] Эренбурга. И я даже не знала, откуда их, вообще, берут – как найти этих, наследников – в Израиле есть одна ветвь семьи, другая – в Санкт-Петербурге… И, в общем, это дело мне казалось очень трудным. Благодаря Юле, мы собрали права. Благодаря Юле, мы очень много новых публикаций Эренбурга по всему миру сейчас устраиваем.
Сейчас у нас мировые права на [выдающегося советского литературоведа, культуролога и семиотика Юрия] Лотмана [28 февраля 1922, Петроград — 28 октября 1993, Тарту] пришли. Опять – только благодаря тому, что Юля работает – я бы одна не осилила такую громадную задачу.
И сейчас, я знаю, что Юля в Москве, ведёт переговоры по двум, тоже очень серьёзным, направлениям, чтобы получить ещё и заняться, как бы, устройством в мире солидных, системных публикаций двух ещё очень крупных явлений, скажем так, русского/советского, не только литературного, но и киноискусства.
М. ПЕШКОВА: Вы много переводили и с русского на итальянский – в частности, проект, связанный с именем [знаменитого русского филолога, академика Дмитрия Сергеевича] Лихачёва [28 ноября 1906, Санкт-Петербург, Российская империя — 30 сентября 1999, Санкт-Петербург, Россия]? Что это было?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Я переводила, да. Я вовсе этим не горжусь. Переводчик я на итальянский совершенно «фуфловый» [некудышный]. Я могу выразить некие мысли, но когда я думаю о том, насколько я в состоянии, мне так кажется, вылепить из русского языка - [Владимир] Набоков о себе говорил, «можно сделать слона и бабочку из примерно тех же самых слов». Но, я, разумеется, не Набоков, но тоже леплю, что могу. С итальянским у меня вовсе не такие взаимоотношения.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Книга, о которой Вы спрашиваете, называется по-итальянски «Корни русской культуры». Она вышла на нескольких языках, потому что с моего итальянского перевода, на основании, естественно, русских текстов. По этому проекту были сделаны аналогичные тома – иллюстрированные очень красиво на французском, немецком, японском, английском языках.
А всё началось с того, что Дмитрий Сергеевич привёз мне в Милан - это было в 1989 году - кучу разных, разрозненных статей. Это не была ещё тогда книга, книга лепилась, делалась специально под определённый формат - как путеводитель по русской культуре. Там очень много иллюстраций. Тогда Лариса Романовна Мариупольская помогала нам от издательства «Искусство» находить эти иллюстрации. Она принимала очень большое участие в создании этого странного гибрида из статей, кусков книг. Получилась книга.
И потом она была воссоздана на русском языке из клочков. Это русское издание вышло, как это ни поразительно, в Милане, тоже под моим чутким руководством. Оно очень редкое. В России я даже не знаю, переиздавалось ли оно когда-нибудь. Во всяком случае, это книга, которая существует, но она пришла через итальянскую пре-редактуру разных кусков и статей и как книга Лихачёва, не знаю, есть ли она даже в его библиографиях. Она была утверждена академиком Лихачёвым, он приехал в Милан и получил почётное гражданство города Милана благодаря всей этой операции. Это было ещё тогда, когда у меня не было ни почётного, никакого гражданства. Мне было ужасно обидно, потому, что мне оно было нужно, а ему совершенно нет. Но потом я тоже стала гражданкой Италии. Всё уладилось, справедливость восторжествовала.
М. ПЕШКОВА: Благодаря Вам в Италии стал выходить Саша Соколов. Как это было?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Ох, не говорите! С Сашей Соколовым вся интрига состоит в том, что до определённого времени он был совершенно неуловим. И его умели улавливать мои друзья из издательства «Симпозиум». Ведь именно они издали его в России. Им было известно, по какому таинственному шифру, по какому телефону можно было обнаружить его жену Марлин, а уже она потом выведет на Сашу, который скрывался. За это время Саша стал несколько менее скрываться, это как в анекдоте про неуловимого Джо. Так как его перестали разыскивать, то он немножко вылез сам. И теперь уже людям известно, что живёт он часто в Крыму, что он выступает, что существуют определённые площадки, на которых его можно увидеть.
В те времена это было, как увидеть Будду. Ну, вот его нет. И когда я связалась впервые с ним потому, что тем временем я уболтала Мариаграция Мацителли [итал. Mariagrazia Mazitelli] из издательства «Салани» [Salani] на то, чтобы сделать абсолютно провальный проект – напечатать эту «Школу для дураков» и не продать её никому и никогда, то, имея сумасшедшую издательницу, желавшую этого, я стала искать сумасшедшего автора, который скрывается. И когда это всё склеилось вместе и Саша Соколов приехал в Милан, и мы устроили замечательную презентацию, эта книга разошлась великолепно и имела громаднейшую критику, в смысле хорошую, хорошие рецензии. Когда я говорю «громаднейшую критику» - это у меня абсолютный галлицизм, это ленинизм. Так нельзя сказать по-русски. Она имела очень много положительных рецензий.
И тогда мы, счастливые, опять с Юлей стали по всему миру его распубликовывать, везде рассылать, писать всем издателям на свете, что это им необходимо для каталога, для престижа, для красоты, для здоровья, для всего на свете. И что? Ничего, печатают теперь. И думаю, что у нас не менее 20 контрактов сейчас. И мы надеемся на большее. И не только университетские издательства. В какое-нибудь университетское издательство это ткнуть – это не фокус, они там, конечно, напечатают, может быть, с параллельным текстом. И продадут своим четырём университетским библиотекарям, которые поставят это на полочки.
Но мы продаём это публике, то есть, в книжных магазинах. В издательстве, например, итальянском, вышла такая замечательная книга, с таким переводом гениальным, и обложка красивая, замечательная фотография, там мальчики «ласточкой» прыгают в воду, в пруд какой-то с большой высоты. Это тот самый слабоумный мальчик, герой чудесной книги Саши Соколова, о которой сейчас я рассказываю нашим радиослушателям, книга «Школа для дураков». И я, как её литературный агент, горжусь тем, что мне удаётся во многих странах опубликовать её.
Я перевела для праздничного вечера в честь выхода на русском языке в издательстве «Симпозиум» книги Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны», вечер торжественный проходил в Библиотеке иностранной литературы 6 сентября, что совпало с моим 50-летием, так что для меня это был дополнительный и радостный праздник в честь Эко, которому я посвящаю очень много времени и сил. Я притащила на этот вечер сделанный специально для этого вечера перевод стихов, стишат, куплетиков, которые Умберто Эко для своих студентов составил, чтобы им помочь запомнить греческих философов.
Я прочту для того, чтобы слышался ритм, сначала в оригинале первую строфу по-итальянски. Здесь много философских реалий, это всё сплетено, как сплетается и в его романах, поэтому, наверное, на слух воспримется не весь юмор и не вся философская начинка этого пирога, но что делать, оно так в оригинале примерно выглядит:
[Читает по-итальянски фрагмент]
Nell di che gli Argivi vivevan beati
Correndo giulivi per boschi [e] per prati
Alcuni Messeri
con tono profondo,
si chiesero seri:"Di che è fatto il mondo?
[Перевод]
«Как древние греки, сойдясь на горе,
В античные веки на той Агоре.
Рядиться почали с бряцанием лир,
«На коем начале покоится мир?»
Один из Милета, завомый Фалет
Придумал на это отличный ответ:
«Где был обрисован тот принцип простой,
что мир образован морскою водой».
У Анаксимандра решили спросить:
«Что ж нам, без скафандра теперь не ходить?»
А тот: «Право слово – Фалет обалдел!
Поверьте, основа всему – беспредел».
Чтоб грекам дать роздых, стал Анаксимен
Расхваливать воздух и воздух-обмен.
Из уст Эмпидокла исторглись слова,
И сразу поблёкла пустая молва:
«Весомое мненье навек узаконь,
Что в сути творенья - вселенский огонь».
Блестящий Риторик, чтоб то доказать,
Рванулся во дворик, чтоб в Этну сигать.
Но так как немножко он был и поэт,
То прыгнул в окошко, а в Этну уж нет.
На эту компашку, сбежав за бугор,
Глаза нараспашку глядел Пифагор.
«Ишь, как обалдели! Куды занесло!
А в самом-то деле – основа – Число.
Сочтя, дорогуши, все 10 планет,
Я понял, что души летят на Тот Свет.
Как новый критерий я ввел дуализм,
Наделал мистерий, устроил орфизм,
Ввёл тайные шифры, мистичную темь,
Расхваливал цифры 4 и 7.
И тем развлекался, задачи решал,
В штанах ковырялся, и сферы чесал».
«Оставь их в покое!» - вскричал Парменид, -
«Мир вместе с тобою на месте стоит.
Не трогай ты сферы, ты их не чеши,
Живи правдой в меру, живи не по лжи».
А тут я должна сказать, чтобы это не звучало слишком по-солженицынски, потому, что у Парменида есть сочинение о природе, оно делится на две части: «Путь правды» и «Путь лжи». И Парменид считает, что надо идти Путём Правды. Это я объясняю комический подтекст.
«Не трогай ты сферы, ты их не чеши,
Живи правдой в меру, живи не по лжи.
Не ел ты бобовых, сбежал в Вавилон.
Для книг ерундовых оставил Крутон.
А жил бы в Отчизне, да слушал совет,
Не думал всей жизни о том, чего нет».
«Конечно, маэстро! - поддакнул Зенон, -
Я сам безвозмездно проверил Закон.
Я мерил исправно, отнюдь не со зла.
Но в воздухе явно зависнет стрела.
Пусть мышцы в размахе, пусть мускул не хил,
Но от черепахи отстанет Ахилл.
Беги сколь угодно, от нас не уйдёшь.
Мы мудрствуем годно, всё прочее – ложь».
Овчаркой при стаде Зенон голосил,
Но «прайвеси» [англ. privacy – уединённость, секретность, частная жизнь] ради язык откусил».
Это исторический факт. Зенон, когда был арестован, он откусил язык, чтобы под пыткой не выдать своих философов-друзей.
«Так все и кричали, кому что болит.
От крика подале уйдя Гераклит,
Сын аристократов, питался травой,
Ругал демократов за шум и за вой,
И не соглашался, что де свет стоит,
А мнений держался, что он всё бежит».
М. ПЕШКОВА: Что дальше? Елена Александровна на предстоящей неделе в Нью-Йорке, где готовится к печати её книга «Еда. Итальянское счастье» в издательстве «Фаррар, Штраус энд Жиро» [Farrar, Straus & Giroux - 18 West 18th St., New York, NY 10011, тел. +1-212-741-6900], где публиковался [Александр Исаевич] Солженицын, где издавался и работал Иосиф Бродский.
Звукорежиссер Вера Кузнецова и я, Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».
To listen/download audio: CLICK HERE
МАЙЯ ПЕШКОВА: «Как становятся переводчиком», - вспоминает Елена Костюкович. «Чьими словами заговорили по-русски два десятилетия назад персонаж Умберто Эко [итал. Umberto Eco, 1932 янв 05] в романе «Имя розы» [Il nome della rosa, 1980] у [Майи] Пешковой в «Непрошедшем времени» утром в восемь-тридцать пять.
М. ПЕШКОВА: Мы говорим «Костюкович», подразумеваем «Умберто Эко», мы говорим «Эко», подразумеваем «Костюкович». Оставим любопытным решать, кому принадлежит это изречение. Переводчик, культуролог, эссеист – Елена Костюкович приехала в Москву на прошедшую недавно книжную ярмарку по случаю презентации последней из вышедших книг Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны» [La misteriosa fiamma della regina Loana (2004)] .
Ещё поводом для приезда стало 20-летие публикации по-русски книги «Имя розы» [Il nome della rosa (1980)] и юбилей Елены Александровны [итал. Elena Kostioukovitch; род. 1958, Киев].
Как становятся переводчиками? - любопытствую у Елены Костюкович.
ЕЛЕНА КОСТЮКОВИЧ: Я училась на итальяниста. Дело это комплексное. Итальянистом быть это означает и страну представлять себе, и её еду, и её искусство, и её географию – Италия – сложная страна, в ней каждая часть имеет собственное лицо. И всё это рассказывала нам в университете Галина Даниловна Муравьёва, лучший учитель, которого можно вообразить.
А что касается учёбы на переводчика, я вообще не представляю, возможно ли такое, хотя знаю, что многие проходят через подобное обучение, и что мой друг и учитель и главный знаток итальянской поэзии из всех, кого я знаю, русских – Евгений Михайлович Солонович [род. 1933] – он преподаёт именно искусство перевода. Предполагаю, что это было бы очень интересно. Но мне не выпала подобная возможность. И я училась на итальяниста.
Это привело к тому, что в один прекрасный момент мне просто случайно захотелось начать писать, или, вернее, переводить, так как мне казалось, что все книги хорошие уже написаны, но не все они переведены на такие языки, на которых и другие хотели бы их прочесть, но не имеют возможности.
Поэтому, из итальянских писателей, Умберто Эко мне показался вполне подходящим. Семиотик, человек глубокой культуры, как профессор и знаток средних веков. Я про «Имя розы» совершенно ничего не знала. Более того, я начинала переводить какие-то статьи Умберто Эко из журнала «Эспрессо» - какие-то мелочи – которые потом, кстати, потом вышли на русском языке в очень интересном сборнике в издательстве «Симпозиум», совсем недавно. Это сборник «Картонки Минервы».
Но сейчас мы с Вами говорим о книге «Таинственное пламя царицы Лоаны» - роман, который вышел в издательстве «Симпозиум». В жизни любой культуры, любой страны, когда в него приходит такое удивительное произведение, состоящее отчасти из текста, отчасти из иллюстраций, отчасти из записей эстрадной музыки – на бумаге, естественно, словами – об этом событии мы сейчас с Вами разговариваем.
Вы спросили меня, каким образом я начала заниматься Эко. В то время [он] как раз выпустил свой первый роман «Имя розы». Он попал ко мне совершенно случайно. Попробовала я его переводить исключительно из любопытства – получится или не получится. Это была первая переводческая работа.
М. ПЕШКОВА: Как она шла? Вы не только переводчик, Вы – интерпретатор. И после того, как читаешь книги, переведённые Вами, хочется ещё и ещё раз нырнуть, открыть Историю Италии, открыть [Павла Павловича] Муратова [19 февраля (3 марта) 1881, Бобров, Воронежская губерния — 5 октября 1950, Уайтчёрч-хаус, Уотерфорд, Ирландия], путешествовать не только по «Полиглоту» - по Италии, но и взять Вашу книгу – Ваша «Книга о еде», которая для многих – это путеводитель – отнюдь не по гастрономической Италии, по путеводитель по стране, по её культуре.
Как тогда, в 1988-м году?.... Это ведь было первое место Вашей работы – Библиотека иностранной литературы, и это совпало с переводом «Имени розы»?
Е. КОСТЮКОВИЧ: В Библиотеке иностранной литературы я оказалась в 1980-м году. Это было первое место работы, а «Имя розы» лежало там в «Спецхране». Точно так, как таинственная книга в романе Умберто Эко в центре вымышленной библиотеки, которая называется «Предел Африки». Книгу эту я из «Предела Африки» вынесла и начала её переводить.
Вы спрашиваете, что мне потребовалось для этого узнать, какие путешествия вымышленные или реальные в книгах или жизни совершить, отвечаю: настоящее путешествие в Италию в тот момент мне в тот момент совершить ни малейшей возможности, как Вы помните. Ну что такое были те времена… И в начале 1980-х годов поехать туда было не представимо для студентки и для молодого специалиста, несмотря на то молодой специалист был итальянистом и изучал именно эту страну. Я её только могла вообразить.
Кто бы мог подумать, что я потом в ней окажусь жителем, что мои дети станут итальянцами, что я буду преподавать в итальянском университете, работать в итальянском издательстве, и что я напишу книгу, которая называется «Еда. Итальянское счастье» [М. : ЭКСМО, 2006] – уже изнутри той культуры, того быта и материальной обстановки, в которой я нахожусь?... Это было тогда непредставимо.
Поэтому Италию я могла только воображать по энциклопедиям, по вот этому «Брокгаузу-Ефрону», который Вы видите здесь, старый…. Истрёпанный стоит, но, всё-таки, в печку во время войны он не был отправлен, его сохранили – семейная реликвия, так сказать. Потому что книги жгли тогда, но у нас в семье – нет, старались, всё-таки без этого обходиться. Наверное, мёрзли…
И я читала старые энциклопедии, потому что нужно было стилизовать язык. Я читала книги, переведённые в 19-м веке с итальянского языка. Это давало возможность видеть, каким образом они воспринимали реалии Италии, да? – и выражали их на русском языке архаично. Я читала, естественно, всю ту литературу, которую упоминает Умберто Эко, как могла… Потому что у него такое количество сложнейших философских сочинений упоминалось, что мне в том возрасте не всё это было по зубам.
Но я честно грызла этот гранит. Поэтому я работала долго. Книга вышла в 1980-м году в Италии, в 1981-м попала ко мне у руки. Я написала о ней статью. Эта статья была напечатана в ма-а-аленьком журнальчике «Современная художественная литература за рубежом» - это было абсолютно очаровательное место, где мы ввосьмером пересказывали своими словами произведения мировой литературы - новые, только что вышедшие – которым не было суждено НИКОГДА, как мы думали, быть изданными в России. Это было какое-то занятие у-ди-ви-тель-но «борхесианское» - рассказ о книгах, которые вы никогда не прочтёте.
Среди них, я сочла, что будет правильное место для книги «Имя розы», что никогда она не будет напечатана, хотя я её и переводила, и написала о ней ту самую статью, которая потом для меня имела удивительный успех – она была издана не семи языках в разных странах – статья, вот этот анализ «Имени розы».
Е. КОСТЮКОВИЧ: Тем временем я потихонечку ковырялась в своём переводе, до 1988-го года. Так что, видите – эти восемь лет работы дали возможность мне, в частности, созреть как тому, о чём Вы сейчас меня спросили «Что такое переводчик?» - это человек, который сам себя лепит из того, что он переводит.
М. ПЕШКОВА: И в Вашей редакции, где Вы писали небольшой отчёт о «книгах, которые никто не увидит», работали удивительные люди. Вот мне бы хотелось спросить об одном из них, который был руководителем этой редакции.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Владимир Сергеевич Муравьёв [12 августа 1939, Смоленск — 10 июня 2001, Москва] переводчиком был гениальным. У него получалось то, что не выходило ни у кого. Английские тексты в его работах, в его переводах сохраняли свой английский привкус. Но он был удивительно жесток даже, жёсток, в отношении к русскому языку.
Мы должны были редактировать наши собственные корявые и, в общем-то, не очень притязательные тексты. Казалось бы, ну что тут такого?... Это не Данте Алигьери… Он требовал настолько оттачивать каждую фразу в этих рецензиях, что в результате у меня стилистическая школа, подготовка, думаю, вся была пройдена вот тогда – под руководством Владимира Сергеевича Муравьёва.
Он умер очень… - ну, не очень, молодым, наверно, человеком, который не успел реализоваться. Владимир Сергеевич – переводчик замечательный, и он успел сделать свои великолепные книги. Тем не менее он умер досадно молодым, и мы его оплакивали. Я – уже заграницей – я уже тогда жила в Италии. Но узнала об этой смерти, как и смерти Андрея Яковлевича Сергеева [3 июня 1933, Москва — 27 ноября 1998, там же] - другого замечательного переводчика – тоже с английского языка – тоже у которого я не то чтобы училась, но приходила и спрашивала «Ну, как, сойдёт?» - а он, допустим, мне говорил «Ну, ладно, ничего…» - вот это была бы высшая похвала. И тоже трагическая смерть – у одного от болезни, у другого, Андрея Яковлевича Сергеева, оттого, что ночью, когда он переходил на пешеходном переходе широкую московскую улицу, на него налетел «новорусский» джип – никогда не узнали даже, кто это был…
М. ПЕШКОВА: Педагог по журналу говорил, что «никогда нельзя употреблять одно слово.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Это слово «начать». Владимир Сергеевич Муравьёв вычёркивал слово «начать» откуда угодно. «Он начал говорить» - нельзя. Нужно сказать «Он заговорил» . Я потом злобно и упорно это слово в некоторых контекстах употребляю, но всякий раз знаю, что я делаю это уж сознательно и наперекор тому жёсткому и немножко схоластическому принципу, который вбивал в наши головы Муравьёв.
Ещё он у меня однажды вычеркнул слово «завшиветь» и заменил его на «обовшиветь». Он видел в этом очень тонкую разницу – у меня был какой-то солдат, который в окопах «завшивел» - я считала, что это я очень хорошо описала его несчастное состояние, этого бедного немоющегося много месяцев солдата - был беспощадно вычеркнут и написано «обовшивел» и написано «Стыдно, Ляля!». И я тоже, уже тогда, почувствовала, что префикс это не шутка – могут за него и написать «Стыдно» на полях, поэтому нужно всегда проверять какое у тебя начало слова.
Мы были популярны.
Совсем недавно критик Дмитрий Бовильский, критик, известный в Москве, в России, написал мне, что он, неживший в Москве в подростковом своём возрасте, в ранней молодости, всё узнавал из этого журнала, за-чи-ты-ва-е-мо-го до дыр, который он находил в какой-то библиотеке – ему в провинции было не так легко отыскать сведения о современной литературе западной или восточной - ну, в любом случае, зарубежной – он узнавал оттуда.
Я думаю, сколько других замечательных специалистов, профессионалов литературы, могли сформироваться, и наверное от них я просто не услышала б, а от Бовильского я это узнала.
В такой ситуации бежкнижья, информационного голода – Интернета тогда не существовало – это сейчас всё на свете доступно и всё недоступно одинаково, потому что в мире столько информации, что нужны проводники. Проводники по этой информации. Вот мы с Вами сейчас по дороге говорили о том, что такое изобилие информации требует появления профессиональных фигур – «сталкеров».
И вот я занимаюсь литературным макетированием, то есть, просто-напросто я рассказываю издателям о том, какая литература где существует и что можно построить – какую книгу, программу, серию, какую идею можно воплотить в жизнь в какой-то стране. Я работаю на международной площадке. То есть русскую литературу я предлагаю издателям во всём мире. Например, [Людмилу] Улицкую [род. 23. 02.1943, г. Давлеканово, Башкирия] я агентирую – я её литературный представитель везде.
Каких-то итальянских, испанских писателей мы предлагаем России. То есть, у нас получается достаточно разнонаправленное движение идей и мыслей. В нашем агентстве работает несколько человек. Я вот от их имени иногда рассказываю те вещи, которые сама не читала, которые они мне [поручили].
Так вот, это всё означает, что нужен проводник. С моей точки зрения, море информации, что я им стараюсь быть, мои сотрудники – сотрудники моего агентства стараются тоже ими быть – проводниками. И сейчас – Интернет проблему создаёт.
А в те времена – никакой информации не было. И мы были одновременно и проводником и источником информации. То есть, только то, что мы писали, и можно было узнать. Это была большая ответственность, на самом деле. Сотрудники этого журнала приходили, вот, на моё пятидесятилетие – мы встречались с друзьями - это была Светлана Солодовник, Вера Васильева, Николай Пальцев – наши соседи, которые драматургией занимались. Вчера я видела Михаила Рудницкого, моего коллегу, тоже – замечательного германиста.
Мы продолжаем работать. Правда, мы уже не должны рассказывать о чём-то запрещённом, потому что всё позволено, в Интернете есть всё. Но совсем не всё доходит. Ведь слишком много информации.
М. ПЕШКОВА: Два десятилетия назад в России вышел роман Умберто Эко «Имя розы». Вспоминает переводчик Елена Костюкович.
РЕКЛАМА: СЛУШАЙТЕ ПРОГРАММУ «НЕПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ» НА НАШЕМ САЙТЕ http://www.echo.msk.ru
М. ПЕШКОВА: Я видела среди гостей этого вечера молодую леди, имя которой Юлия Добровольская. [неразборчиво] она каким-либо образом с Юлией Абрамовной, итальянистом, тоже живущим в Милане, почтенной дамой, которая была участницей войны в Испании?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Моя сотрудница и человек огромного дарования. Я считаю, что из Юлии Добровольской «джуниор» [младшей] выйдет литературный агент мирового класса. Я буду ждать с нетерпением, когда это состоится – когда я смогу передать ей лиру и отправиться писать свои книжки.
Вы упомянули и Юлию Абрамовну Добровольскую «сениор» [старшую], так сказать… Но и другую Юлию Добровольскую. Юлия Добровольская, о которой Вы рассказывали слушателям «Это Москвы» это и итальянист, и переводчик, составитель словарей – дама удивительно несгибаемой молодости, железного характера. Она в своё время прошла войну в Испании. Она работала в самых невероятных ситуациях переводчиком. В Истории Второй мировой войны она сыграла свою определённую роль. Короче говоря, эта дама историческая. Я знаю, что Вы с ней разговаривали и думаю, что Вы узнали от неё много интересного. А ещё многие интересные подробности можно узнать из её «Мемуаров» - они опубликованы на русском языке.
Что же касается моей приятельницы Юлии Добровольской, это просто совпадении имени и фамилии. Юля – человек молодой. Она в своём пространстве от 30 до 40 и даже ближе к тридцати. Она живёт в Испании, и она, кстати – я забыла Вам сказать – уверена, что сказала бы, так Вы бы обязательно задали сейчас мне этот вопрос – она переводчик на испанский язык крупных русских писателей, таких, например, как [Владимир] Сорокин. Она переводчик «Дня опричника», представьте себе. И её перевод даже был замечен очень – ну, не знаю, награждён ли уже, но выдвинут на крупную испанскую премию и отмечен во многих-многих газетах как интереснейшая переводческая работа. Причём, что интересно, она переводит НА испанский, а вовсе не С, как я – с итальянского.
Юля работает агентом. Она привела, притащила в моё агентство мировые права на [Илью] Эренбурга. И я даже не знала, откуда их, вообще, берут – как найти этих, наследников – в Израиле есть одна ветвь семьи, другая – в Санкт-Петербурге… И, в общем, это дело мне казалось очень трудным. Благодаря Юле, мы собрали права. Благодаря Юле, мы очень много новых публикаций Эренбурга по всему миру сейчас устраиваем.
Сейчас у нас мировые права на [выдающегося советского литературоведа, культуролога и семиотика Юрия] Лотмана [28 февраля 1922, Петроград — 28 октября 1993, Тарту] пришли. Опять – только благодаря тому, что Юля работает – я бы одна не осилила такую громадную задачу.
И сейчас, я знаю, что Юля в Москве, ведёт переговоры по двум, тоже очень серьёзным, направлениям, чтобы получить ещё и заняться, как бы, устройством в мире солидных, системных публикаций двух ещё очень крупных явлений, скажем так, русского/советского, не только литературного, но и киноискусства.
М. ПЕШКОВА: Вы много переводили и с русского на итальянский – в частности, проект, связанный с именем [знаменитого русского филолога, академика Дмитрия Сергеевича] Лихачёва [28 ноября 1906, Санкт-Петербург, Российская империя — 30 сентября 1999, Санкт-Петербург, Россия]? Что это было?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Я переводила, да. Я вовсе этим не горжусь. Переводчик я на итальянский совершенно «фуфловый» [некудышный]. Я могу выразить некие мысли, но когда я думаю о том, насколько я в состоянии, мне так кажется, вылепить из русского языка - [Владимир] Набоков о себе говорил, «можно сделать слона и бабочку из примерно тех же самых слов». Но, я, разумеется, не Набоков, но тоже леплю, что могу. С итальянским у меня вовсе не такие взаимоотношения.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Книга, о которой Вы спрашиваете, называется по-итальянски «Корни русской культуры». Она вышла на нескольких языках, потому что с моего итальянского перевода, на основании, естественно, русских текстов. По этому проекту были сделаны аналогичные тома – иллюстрированные очень красиво на французском, немецком, японском, английском языках.
А всё началось с того, что Дмитрий Сергеевич привёз мне в Милан - это было в 1989 году - кучу разных, разрозненных статей. Это не была ещё тогда книга, книга лепилась, делалась специально под определённый формат - как путеводитель по русской культуре. Там очень много иллюстраций. Тогда Лариса Романовна Мариупольская помогала нам от издательства «Искусство» находить эти иллюстрации. Она принимала очень большое участие в создании этого странного гибрида из статей, кусков книг. Получилась книга.
И потом она была воссоздана на русском языке из клочков. Это русское издание вышло, как это ни поразительно, в Милане, тоже под моим чутким руководством. Оно очень редкое. В России я даже не знаю, переиздавалось ли оно когда-нибудь. Во всяком случае, это книга, которая существует, но она пришла через итальянскую пре-редактуру разных кусков и статей и как книга Лихачёва, не знаю, есть ли она даже в его библиографиях. Она была утверждена академиком Лихачёвым, он приехал в Милан и получил почётное гражданство города Милана благодаря всей этой операции. Это было ещё тогда, когда у меня не было ни почётного, никакого гражданства. Мне было ужасно обидно, потому, что мне оно было нужно, а ему совершенно нет. Но потом я тоже стала гражданкой Италии. Всё уладилось, справедливость восторжествовала.
М. ПЕШКОВА: Благодаря Вам в Италии стал выходить Саша Соколов. Как это было?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Ох, не говорите! С Сашей Соколовым вся интрига состоит в том, что до определённого времени он был совершенно неуловим. И его умели улавливать мои друзья из издательства «Симпозиум». Ведь именно они издали его в России. Им было известно, по какому таинственному шифру, по какому телефону можно было обнаружить его жену Марлин, а уже она потом выведет на Сашу, который скрывался. За это время Саша стал несколько менее скрываться, это как в анекдоте про неуловимого Джо. Так как его перестали разыскивать, то он немножко вылез сам. И теперь уже людям известно, что живёт он часто в Крыму, что он выступает, что существуют определённые площадки, на которых его можно увидеть.
В те времена это было, как увидеть Будду. Ну, вот его нет. И когда я связалась впервые с ним потому, что тем временем я уболтала Мариаграция Мацителли [итал. Mariagrazia Mazitelli] из издательства «Салани» [Salani] на то, чтобы сделать абсолютно провальный проект – напечатать эту «Школу для дураков» и не продать её никому и никогда, то, имея сумасшедшую издательницу, желавшую этого, я стала искать сумасшедшего автора, который скрывается. И когда это всё склеилось вместе и Саша Соколов приехал в Милан, и мы устроили замечательную презентацию, эта книга разошлась великолепно и имела громаднейшую критику, в смысле хорошую, хорошие рецензии. Когда я говорю «громаднейшую критику» - это у меня абсолютный галлицизм, это ленинизм. Так нельзя сказать по-русски. Она имела очень много положительных рецензий.
И тогда мы, счастливые, опять с Юлей стали по всему миру его распубликовывать, везде рассылать, писать всем издателям на свете, что это им необходимо для каталога, для престижа, для красоты, для здоровья, для всего на свете. И что? Ничего, печатают теперь. И думаю, что у нас не менее 20 контрактов сейчас. И мы надеемся на большее. И не только университетские издательства. В какое-нибудь университетское издательство это ткнуть – это не фокус, они там, конечно, напечатают, может быть, с параллельным текстом. И продадут своим четырём университетским библиотекарям, которые поставят это на полочки.
Но мы продаём это публике, то есть, в книжных магазинах. В издательстве, например, итальянском, вышла такая замечательная книга, с таким переводом гениальным, и обложка красивая, замечательная фотография, там мальчики «ласточкой» прыгают в воду, в пруд какой-то с большой высоты. Это тот самый слабоумный мальчик, герой чудесной книги Саши Соколова, о которой сейчас я рассказываю нашим радиослушателям, книга «Школа для дураков». И я, как её литературный агент, горжусь тем, что мне удаётся во многих странах опубликовать её.
Я перевела для праздничного вечера в честь выхода на русском языке в издательстве «Симпозиум» книги Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны», вечер торжественный проходил в Библиотеке иностранной литературы 6 сентября, что совпало с моим 50-летием, так что для меня это был дополнительный и радостный праздник в честь Эко, которому я посвящаю очень много времени и сил. Я притащила на этот вечер сделанный специально для этого вечера перевод стихов, стишат, куплетиков, которые Умберто Эко для своих студентов составил, чтобы им помочь запомнить греческих философов.
Я прочту для того, чтобы слышался ритм, сначала в оригинале первую строфу по-итальянски. Здесь много философских реалий, это всё сплетено, как сплетается и в его романах, поэтому, наверное, на слух воспримется не весь юмор и не вся философская начинка этого пирога, но что делать, оно так в оригинале примерно выглядит:
[Читает по-итальянски фрагмент]
Nell di che gli Argivi vivevan beati
Correndo giulivi per boschi [e] per prati
Alcuni Messeri
con tono profondo,
si chiesero seri:"Di che è fatto il mondo?
[Перевод]
«Как древние греки, сойдясь на горе,
В античные веки на той Агоре.
Рядиться почали с бряцанием лир,
«На коем начале покоится мир?»
Один из Милета, завомый Фалет
Придумал на это отличный ответ:
«Где был обрисован тот принцип простой,
что мир образован морскою водой».
У Анаксимандра решили спросить:
«Что ж нам, без скафандра теперь не ходить?»
А тот: «Право слово – Фалет обалдел!
Поверьте, основа всему – беспредел».
Чтоб грекам дать роздых, стал Анаксимен
Расхваливать воздух и воздух-обмен.
Из уст Эмпидокла исторглись слова,
И сразу поблёкла пустая молва:
«Весомое мненье навек узаконь,
Что в сути творенья - вселенский огонь».
Блестящий Риторик, чтоб то доказать,
Рванулся во дворик, чтоб в Этну сигать.
Но так как немножко он был и поэт,
То прыгнул в окошко, а в Этну уж нет.
На эту компашку, сбежав за бугор,
Глаза нараспашку глядел Пифагор.
«Ишь, как обалдели! Куды занесло!
А в самом-то деле – основа – Число.
Сочтя, дорогуши, все 10 планет,
Я понял, что души летят на Тот Свет.
Как новый критерий я ввел дуализм,
Наделал мистерий, устроил орфизм,
Ввёл тайные шифры, мистичную темь,
Расхваливал цифры 4 и 7.
И тем развлекался, задачи решал,
В штанах ковырялся, и сферы чесал».
«Оставь их в покое!» - вскричал Парменид, -
«Мир вместе с тобою на месте стоит.
Не трогай ты сферы, ты их не чеши,
Живи правдой в меру, живи не по лжи».
А тут я должна сказать, чтобы это не звучало слишком по-солженицынски, потому, что у Парменида есть сочинение о природе, оно делится на две части: «Путь правды» и «Путь лжи». И Парменид считает, что надо идти Путём Правды. Это я объясняю комический подтекст.
«Не трогай ты сферы, ты их не чеши,
Живи правдой в меру, живи не по лжи.
Не ел ты бобовых, сбежал в Вавилон.
Для книг ерундовых оставил Крутон.
А жил бы в Отчизне, да слушал совет,
Не думал всей жизни о том, чего нет».
«Конечно, маэстро! - поддакнул Зенон, -
Я сам безвозмездно проверил Закон.
Я мерил исправно, отнюдь не со зла.
Но в воздухе явно зависнет стрела.
Пусть мышцы в размахе, пусть мускул не хил,
Но от черепахи отстанет Ахилл.
Беги сколь угодно, от нас не уйдёшь.
Мы мудрствуем годно, всё прочее – ложь».
Овчаркой при стаде Зенон голосил,
Но «прайвеси» [англ. privacy – уединённость, секретность, частная жизнь] ради язык откусил».
Это исторический факт. Зенон, когда был арестован, он откусил язык, чтобы под пыткой не выдать своих философов-друзей.
«Так все и кричали, кому что болит.
От крика подале уйдя Гераклит,
Сын аристократов, питался травой,
Ругал демократов за шум и за вой,
И не соглашался, что де свет стоит,
А мнений держался, что он всё бежит».
М. ПЕШКОВА: Что дальше? Елена Александровна на предстоящей неделе в Нью-Йорке, где готовится к печати её книга «Еда. Итальянское счастье» в издательстве «Фаррар, Штраус энд Жиро» [Farrar, Straus & Giroux - 18 West 18th St., New York, NY 10011, тел. +1-212-741-6900], где публиковался [Александр Исаевич] Солженицын, где издавался и работал Иосиф Бродский.
Звукорежиссер Вера Кузнецова и я, Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».